И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной - Виталий Полищук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот на следующем куплете все и произошло…
КТО ХОТЕЛ ВЗАИМНОСТИ ДОБИТЬСЯТОТ НАХОДИТ ТЫСЯЧИ ПРИЧИН…
Она вдруг вскинула голову вверх, поднесла микрофон прямо к губам и даже не пропела – прокричала:
ПРОСТО ОДИНОКАЯ ВОЛЧИЦАИЩЕТ СВОЕГО СРЕДИ МУЖЧИН…
Из глаза у нее текли слезы, и «среди мужчин» она выкрикивала уже сквозь рыдания.
Я встал, махнул саксофонисту Женьке, пианисту Вовику, выкрикнул «соло саксофон!» и под рыдающие звуки инструмента и фортепьянный перебор подбежал к Юльке и, выхватив одной рукой микрофон, другой подхватил ее и прижал к себе.
Она билась в беззвучных рыданиях, она не могла петь, но – мы были на сцене, и пьеса должна была быть сыграна до конца!
Я ведь знал импульсивный Юлькин характер и мне вдруг стало так ее жалко, что я сам чуть не заплакал, как девчонка, но песню нужно было допеть…
И я сам сделал это, прижимая к груди Юлю и пытаясь при исполнении повтора припева сохранить Юлины интонации:
ПРОСТО ОДИНОКАЯ ВОЛЧИЦАНЕ ЛЮБОГО МОЖЕТ ПОЛЮБИТЬ,СЛОВНО НЕПРИСТУПНАЯ ЦАРИЦА,НИ СЛОМАТЬ ЕЕ НЕЛЬЗЯ, НИ ПРИРУЧИТЬ,
НИ СЛОМАТЬ ЕЕ НЕЛЬЗЯ, НИ ПРИРУЧИТЬ…
И наш ударник закончил песню короткой барабанной дробью.
– Уведи меня, Толик, пожалуйста, уведи… – и шепот этот услышали все в зале, потому что я держал слишком близко к ней микрофон.
И тогда я сказал (обращаясь к залу):
– Простите нас! На этом концерт окончен! Простите нас, пожалуйста!
И вдруг сначала несколько человек встали в зале и ударили в ладоши. Нет, они не хлопали – их ладони лишь слегка касались друг друга… В зале начали вставать, все хлопали так же тихо, и это напоминало не аплодисменты, а скорее, походило на звук шуршащих по асфальту под дуновеньем ветра высыхающих осенних листьев… Кто-то хлопнул громче – на него цыкнули.
Я быстро вел Юлю по проходу между рядами, передо мной все расступались; – и нас по-прежнему провожали печальные звуки легких, словно шелест, аплодисментов…
И у меня мелькнула мысль: «Юля, Юля… Ты и здесь не могла без своего любимого эпатажа… Ушла ты не как все…»
Нас догнал Олег и сунул мне в руку мой плащ и Юлькины плащ и сумочку.
– Монасюк! Увези меня домой, пожалуйста, – шептала Юлька, и я молча набросил на нее плащ, довел ее до обочины, «поймал» такси и вот мы уже сидели на заднем сидении, и я прижимал ее к себе, а Юля, обхватив меня обеими руками, прижималась ко мне и все шептала, шептала…
– Толик, не оставляй меня одну сегодня! Я прошу тебя, не оставляй меня, Толенька, милый…
Я спросил у водителя, нет ли у него бутылки водки. Он остро глянул на нас, о чем-то догадался и молча кивнул.
Когда машина остановилась у подъезда Юлиного дома, я подал водителю 11 рублей, он молчком вышел из машины, открыл нам дверцу, а затем – крышку багажника, откуда достал бутылку «Московской».
Я сунул ее в карман плаща – Юлька не могла стоять на ногах, и мне пришлось подхватить ее на руки. Водитель по-прежнему ни говоря ни слова, открыл мне дверь подъезда, я сказал ему: «Спасибо, отец!» и быстро понес Юльку вверх по ступеням.
Она была легкой, как пушинка.
Перед ее дверью я поставил Чудновскую на ноги, достал из ее сумочки ключи и открыл дверь. И повел ее на кухню.
Я посадил ее за стол, быстро сорвал пробку с бутылки и налил в стоящую на столе чашку граммов 150 водки.
– Выпей, – сказал я, поднося чашку к ее губам. – Тебе надо, выпей, Юля!
Она проглотила водку, как воду. И я здесь же стал ее раздевать.
Снял с ног сапожки, потом с плеч – плащ, и снова взяв ее на руки, отнес в спальню.
Я посадил ее на край кровати и стал сначала разбирать постель, потом раздевать до конца Юлю.
Когда я взялся за пуговички кофточки, она вдруг схватила меня за руки и стала быстро шептать, глядя мне в лицо умоляющими глазами:
– Не уходи, Толь, только не уходи! Мне так плохо, мне холодно, Толик! Боже, как же мне плохо!
– Да не уйду, Юленька, не уйду! – Я раздел ее до конца и уложил в постель. Она продолжала цепляться за меня руками, она шептала, шептала, шептала…
– Пожалуйста, Толенька, пожалуйста… Иди ко мне, пожалуйста.
Я не жалел о том, что делаю. Когда мне было так же плохо однажды, Юлька приняла на себя мою боль, забрала ее, а потом привезла ко мне Варю. Теперь плохо было ей – и неизвестно еще, кому из нас было хуже: мне тогда, или ей сейчас – ведь я не мог привезти никого… А мог лишь дать ей немного собственной любви…
И я разделся и лег рядом. А она сразу прильнула ко мне, обняла, обхватила меня всем своим телом.
Это было другое тело – не Варькино. Но я любил его также сильно. Я целовал Юлькино лицо, я снял бюстгальтер и целовал ее маленькие груди. Я соединялся с ней воедино, я любил ее истово, и одновременно нежно… Я чувствовал, чего она хочет и старался дать ей именно это.
Я раз за разом выводил ее на пик наслаждения, но она сразу после этого прижимала меня к себе руками и шептала: «Нет, нет! Не уходи, я хочу чувствовать тебя!»
И я соединялся с ней снова и снова, а она прижималась ко мне, словно стараясь слиться со мной воедино, совсем и навсегда, и шептала: «Монасюк, что же ты делаешь со мной… Как я буду без тебя, Толенька, любимый мной, радость ты моя единственная…»
А я давил в себе рыдания, потому что вот этого – быть ее единственным, и именно «ее», я не мог…
Ну, за что мне это? В прошлой жизни мне попадались «не те» женщины, а в этой – наоборот, «те», и неизвестно, что тяжелее…
– Вот и закончилась наша вторая и последняя любовная встреча, Монасюк! – сказала утром Юлька. – Спасибо тебе, Толь. Теперь можно жить дальше…
Я смотрел на нее с сочувствием.
– Юленька, как помочь тебе? – спросил ее я. – Как тебя вылечить от этой любви? Она же тебя просто-напросто сжигает!
– Эх, ты! Тебе, мужчине, этого не понять. Любовь это дар, он от бога, Толя… А дар бывает приятной, а бывает – непосильной ношей. Но он тем не менее – дар, и от него нельзя отказаться. Я счастлива и горда, Толя, что люблю тебя. А ни какого-то пьяницу… Иди давай… Тебя Варька заждалась!
Это была наша последняя интимная встреча.
Уходя, я сунул в карман початую бутылку, и пока шел домой, пил водку прямо из горлышка. А когда пришел, я сказал Варе сразу, прямо на пороге – с Юлей было плохо.
И рассказал ей почти все. То и дело сбиваясь, бессвязно, но рассказал. И закончил словами:
– Прости меня, Рукавишникова! Ну, не мог я уйти и бросить ее одну!
А Варя вздохнула, подошла и обняла меня. И сказала:
– Бедный ты мой! От тебя Юлькиными духами несет! Иди в ванную, мойся – и спать! На тебе ведь лица нет…
И вот в этот миг я понял, что вижу высшее проявление женской любви. Особой сердечности, особого понимания, особого проявления дружбы и супружества…
И я ушел спать, и никогда после этого ни она, ни я, ни сама Чудновская не вспоминали Юлькин «прощальный поклон»…
Через два дня я зашел в комитет комсомола Университета и сказал Варшавнину:
– Все, Боря! Ищи новых солистов для «Белых крыльев»!
Варшавнин глубоко затянулся дымом сигареты и сказал, затушивая ее в пепельнице:
– Да уж понял вчера! Давно вас надо было гнать! Репертуарчик у вас еще тот!
И тут же добавил:
– Как она?
– Да ничего, уже отошла…
Борис с любопытством уставился на меня. И спросил:
– Слушай, Монасюк, а за что тебя такие бабы любят?
– Да не «за что», а «вопреки»! Вопреки моему сучьему характеру!
– Почему именно сучьему?
– Да потому, что все отдаю одной женщине, а мучаю другую…
– Думаешь, нужно и второй часть себя отдавать? Это ты ошибаешься – тогда первая догадается, и будет мучиться уже она…
Я лишь махнул рукой. А потом сказал:
– Жизнь вообще штука мерзкая. Помнишь Есенина?
– Ты о его трамвае? «Как трамвай последний»? Да, бывает…
И когда я уже выходил, он окликнул меня:
– Ты вот что, Толь, ты заходи ко мне. Не теряйся! Понял? Всегда, по любой нужде!
Я молча кивнул. И он махнул мне рукой:
– Давай, будь!
Вспоминая то время, не забыть бы упомянуть и о том, что случилось однажды с Варей. Но об это, наверное, все же лучше рассказать чуть позже.
Глава 4-я. Слово и дело
1972—1982 гг.
Закончив в 1971 году Университет, я пошел служить в милицию – заранее нашел место следователя в Железнодорожном райотделе. Хотя мне предлагали целевую аспирантуру в Москве, я отказался – я сказал, что как наука юриспруденция меня не интересует. На самом деле две причины были у меня для отказа от дальнейшей учебы.
Во-первых, в нашей семье задолго до этого наукой решила заниматься Варя.
Во-вторых, именно в это время мы пытались решить проблему появления у нас первого ребенка.
Так что в начале сентября я приступил к работе в милиции.
